Лев Лурье начал ходить на футбол с десяти лет, а за годы журналистской работы не раз писал о «Зените» как о феномене городской культуры. Вера в казавшуюся чудом победу над именитыми клубами из Москвы или столиц союзных республик в Ленинграде объединяла самых разных людей. И, по словам Льва Яковлевича, для тех, кто пережил войну и время репрессий, именно стадион был местом, где можно было ощутить себя почти свободным.
Я не помню точно, как заинтересовался футболом, видимо, в детстве сам играл в него и слышал волшебное слово «Зенит». Мои родители болельщиками не были, но поскольку относились они ко мне хорошо, то давали мне возможность бывать на стадионе. Ходить туда я начал в 1960-м вместе со знаменитым специалистом по истории старообрядчества Владимиром Ивановичем Малышевым и его приятелем, тоже профессором, фольклористом Борисом Путиловым. Вообще же очень многие из тех, кто пережил сталинское время, например Шостакович, были страстными почитателями футбола — стадион был единственным местом, где тебе никогда ничего не впаривали об ударниках и колхозниках.
Публика на стадионе Кирова была очень разношерстной. Кирилл Лавров рассказывал мне, что сидел вместе с какими-то адвокатами, зубными техниками и торговцами керосином. Последние были экономической элитой, богатейшими расхитителями социалистической собственности. Они сидели на каких-то специально выделенных местах, и я с ними не пересекался. Конечно, было много военных, прежде всего моряков, поскольку город наш все же морской. Были инженеры, но большую часть аудитории составляли квалифицированные промышленные рабочие, в основном оборонных предприятий. При этом футбол не воспринимался как молодежное зрелище. Были отдельные трибуны, билеты на которые стоили дешевле, — туда в основном сбивалась молодежь, и одна из них позже стала 33-м сектором. Но на центральных трибунах преобладали люди взрослые.
Когда я пришел на футбол, все уже привыкли к тому, что «Зенит» проигрывает. Все это напоминало отношение публики в маленьком городе к труппе своего провинциального театра. Каждый помнит, что эта актриса, играя Джульетту, однажды потеряла туфлю. А сейчас она играет Катерину в «Грозе» и обуви не теряет никогда — молодец. Футболистов обсуждали, как персонажей комедии дель арте, определяли их как типажи: Востроилов, Дергачев, Николай Рязанов. Рязанова осуждали, но и восхищались им — так выпить любит, а вот смотрите, даже играет!
Конечно, всеобщим любимцем был Лев Бурчалкин. «Зенит» в основном выступал в силу нынешнего «Амкара». То есть он не был безнадежной командой, и чудеса случались — иногда выигрывали у киевского «Динамо» или ЦСКА. И, конечно, именно таких чудес все постоянно ожидали.
Со временем боление за «Зенит» превратилось в городской психоз — попытку выиграть в заведомо провальном соревновании с москвичами, киевлянами, тбилисцами. Мы могли бы победить в балетном конкурсе, на кинофестивале, в игре «Что? Где? Когда?», в решении олимпиадных задач по математике или в военно-морском сражении. Но почему-то эмоционально зависели именно от футбола.
Футбол был ритуальным занятием, чем-то родственным рыбалке или выезду на шашлыки. Это было удовольствие для мужчин, вырывавшихся из семейной жизни, чтобы встретиться с приятелями. Долгое время прямо на стадионе работали буфеты со спиртным, к тому же все приносили с собой бутерброды с «Любительской» колбасой, завернутые в газету, и какую- то выпивку в небольшом количестве. Все это разворачивалось в перерыве под солидную беседу. За игрой следили, но не скажу, что так уж пристально. Кричать тогда было позволено только «судью на мыло». Даже «молодцы», «давай гол» или «Зенит» скандировать еще не умели. Но зрелище все равно было сильным — на огромном стадионе собиралось как минимум 50–60 тысяч человек.
Поход на стадион Кирова был долгим путешествием, настоящим приключением. Надо было ехать до кольца на забитом трамвае и оттуда два километра пилить по Батарейной дороге. От метро «Петроградская» идти приходилось уже километров пять или шесть. По пути можно было остановиться: старшие офицеры заходили в ресторан «Приморский», который в городе звали «Чванов» — по дореволюционному названию, у народа попроще были свои заветные точки. При этом велись бесконечные футбольные разговоры. То есть день матча был таким огромным мальчишником.
Поп-индустрия в Советском Союзе была развита исключительно плохо. К началу 1980-х пацанам с окраины и из технических вузов было влом ходить на очередную декаду каракалпакского искусства или даже на концерт Эдуарда Хиля «Здравствуй, Ленинград». Рок-клуб, когда он появился, был подпольным и довольно элитарным заведением. Из-за этого основным занятием молодежи становились пьянство и драки район на район. Это не значит, что никто не читал или не ходил в кино, но для совместного действия почти ничего не было. Именно поэтому поход на стадион, окрашенный патриотическими — антимосковскими и антистоличными (в смысле столиц союзных республик) — красками: «Киев или Тбилиси богаче, но мы их взгреем!», — и начал объединять самых разных людей.
Стадион — в известном смысле антимир, где смягчаются правила приличия, действующие на улице, а социальные различия частично стираются. Со временем это становилось, может быть, чуть менее значимым. Но могу сказать, что в хрущевское время, когда я только начал ходить на футбол, а тем более раньше — при Сталине — это было особенно важно. Стадион и тогда воспринимался как территория свободы.
