Андрей Поляков Рыбак - болельщик ФК Зенит в проекте Зенит моя судьба
Андрей Поляков — один из тех людей, которые живут «Зенитом». Кроме того, он делает боление на «Петровском» красивым. При его непосредственном участии на трибунах состоялось уже более 80 ярких перформансов, каждый из которых нужно было придумать, сделать и качественно показать.
К футболу меня приобщил батя. Еще когда я был маленьким, мы вели турнирные таблицы, а к Олимпийским играм, помню, выпускали «Молнии» — на альбомном листе рисовали золотые медали, писали фамилии наших чемпионов — Кулаковой, Сметаниной… Спорт всегда присутствовал в нашем доме.
Со второго класса отец отправил меня заниматься плаванием, а на стадион я впервые попал в 1979 году — это был матч «Зенит» — «Арарат» на стадионе имени Ленина. С тех пор хожу постоянно — зацепило навсегда. День матча для меня всегда был особенным. Я шел пешком от «Василеостровской», а когда заходил на мост, сердце замирало. Огромное количество людей! Дыхание стадиона — это не передать словами. Разговоры о футболе разные — было очень интересно послушать взрослых мужиков. Программки к каждому матчу, вымпелы — все было для меня в новинку. Это как первая любовь. С возрастом эмоций вроде бы стало меньше, но их мне сейчас дают наши перформансы. Если всё прошло хорошо, чувства испытываешь схожие с теми, что были в детстве.
Когда я уезжал летом в деревню или на спортивные сборы, для меня это было катастрофой. Я понимал, что остаюсь без футбола. Приходилось слушать переклички на радио «Маяк». Сейчас после матча в интернете и повтор можно найти, и разнообразные нарезки голевых моментов. А в наше время были лишь включения на радио, в начале матча и в конце.
Сидишь и ждешь с замиранием сердца, что тебе скажут. В деревне радиоприемник был у дяди Коли — он тоже за «Зенит» болел. Прибегаешь к нему, спрашиваешь, как сыграли. Для меня он был глашатаем, вершителем судьбы. Потому что именно он сообщал мне о том, радоваться надо или огорчаться. В самые лютые годы, когда «Зенит» играл в первой лиге, я бывал и на стадионе Кировского завода, и на «Обуховце». После киевского и тбилисского «Динамо» мы получили в соперники «Асмарал», «Интеррос»… Народ перестал ходить, жуткая обстановка была. Играли с Читой — 8 человек на нашей фанатской трибуне и двое на гостевой. Однажды мы остановили на стадионе Павла Федоровича Садырина и спросили, как жить дальше. Он сказал, что Ленинград не может остаться без большого клуба и все будет хорошо. То, что происходит с «Зенитом» сейчас, для меня что-то вроде хеппи-энда. Когда Садырин вывел «Зенит» в высшую лигу, начался футбольный бум.
С 1999 года на 10-м секторе мы начали размышлять о красочной поддержке команды. Сначала это были флаги, ленты. В 2003-м после поражения от «Динамо» 1:7 подняли 6-метровый баннер «Верим!» — он нам казался немыслимо большим! В том же году к матчу с ЦСКА сделали первый перформанс из 900 картонных модулей. С этого все и началось. Первые наши перформансы рождались так: художник рисовал контуры на полотне, а мы заполняли потом пространство самоклеящейся пленкой. Адовая работа, но было интересно. На одно полотно уходило по паре ночей — человек по 20 собирались в школьных спортзалах, клеили. Однажды в 2005 году мы нашли помещение, в котором открывался автосалон, и рисовали там «Мое сердце с тобой». Машины завесили пленкой, но почему-то не положили ее на пол. Когда нарисовали сердце и убрали полотно, выяснилось, что весь пол — в мелкую точку. Рисовали мы часов семь, затем еще пять часов отмывали плитку. Сил нет, а мы ползаем на карачках и трем, трем.
Дай бог дожить до нового стадиона — на нем можно делать грандиозные вещи. Когда там находишься, забываешь обо всем. Но честно скажу: боюсь, не обрежу ли я пуповину, расставшись с «Петровским». О некоторых местах говорят, что они намоленные. Для меня «Петровский» такой. Это как дом родной, здесь даже дышится по-другому. Когда появляется идея перформанса и ты понимаешь — надо делать, начинается нервотрепка. Не хватает одного, второго, третьего. Иногда мне снятся кошмары, в которых что-то у нас пошло не так. Каждый раз я боюсь косяков. Ветер, дождь, оторвет — не оторвет, потечет— не потечет. Самая большая проблема — солнце. Полотно может забликовать. Но когда ты понимаешь, что все прошло нормально, это эйфория. Это как рождение ребенка. Я понимаю, что не может быть 80 детей, и все же. В такие моменты я горжусь своим движем.
Бывает, так выматываешься, что думаешь: слава богу, что все прошло. На следующий матч можно прийти попозже, не с утра, просто поболеть. Но через неделю-полторы наступает депрессия, которая длится до следующего перформанса.
История фанатского движения, как и история клуба, пишется каждый день. И ты чувствуешь отвественность за то, чтобы это продолжалось. Вроде бы надо дать дорогу молодым, а не хочется. Я ведь этим живу. Это началось раньше, чем у меня появились жена, дочь. Такой путь прошел, что самому удивительно.
К футболу меня приобщил батя. Еще когда я был маленьким, мы вели турнирные таблицы, а к Олимпийским играм, помню, выпускали «Молнии» — на альбомном листе рисовали золотые медали, писали фамилии наших чемпионов — Кулаковой, Сметаниной… Спорт всегда присутствовал в нашем доме.
Со второго класса отец отправил меня заниматься плаванием, а на стадион я впервые попал в 1979 году — это был матч «Зенит» — «Арарат» на стадионе имени Ленина. С тех пор хожу постоянно — зацепило навсегда. День матча для меня всегда был особенным. Я шел пешком от «Василеостровской», а когда заходил на мост, сердце замирало. Огромное количество людей! Дыхание стадиона — это не передать словами. Разговоры о футболе разные — было очень интересно послушать взрослых мужиков. Программки к каждому матчу, вымпелы — все было для меня в новинку. Это как первая любовь. С возрастом эмоций вроде бы стало меньше, но их мне сейчас дают наши перформансы. Если всё прошло хорошо, чувства испытываешь схожие с теми, что были в детстве.
Когда я уезжал летом в деревню или на спортивные сборы, для меня это было катастрофой. Я понимал, что остаюсь без футбола. Приходилось слушать переклички на радио «Маяк». Сейчас после матча в интернете и повтор можно найти, и разнообразные нарезки голевых моментов. А в наше время были лишь включения на радио, в начале матча и в конце.
Сидишь и ждешь с замиранием сердца, что тебе скажут. В деревне радиоприемник был у дяди Коли — он тоже за «Зенит» болел. Прибегаешь к нему, спрашиваешь, как сыграли. Для меня он был глашатаем, вершителем судьбы. Потому что именно он сообщал мне о том, радоваться надо или огорчаться. В самые лютые годы, когда «Зенит» играл в первой лиге, я бывал и на стадионе Кировского завода, и на «Обуховце». После киевского и тбилисского «Динамо» мы получили в соперники «Асмарал», «Интеррос»… Народ перестал ходить, жуткая обстановка была. Играли с Читой — 8 человек на нашей фанатской трибуне и двое на гостевой. Однажды мы остановили на стадионе Павла Федоровича Садырина и спросили, как жить дальше. Он сказал, что Ленинград не может остаться без большого клуба и все будет хорошо. То, что происходит с «Зенитом» сейчас, для меня что-то вроде хеппи-энда. Когда Садырин вывел «Зенит» в высшую лигу, начался футбольный бум.
С 1999 года на 10-м секторе мы начали размышлять о красочной поддержке команды. Сначала это были флаги, ленты. В 2003-м после поражения от «Динамо» 1:7 подняли 6-метровый баннер «Верим!» — он нам казался немыслимо большим! В том же году к матчу с ЦСКА сделали первый перформанс из 900 картонных модулей. С этого все и началось. Первые наши перформансы рождались так: художник рисовал контуры на полотне, а мы заполняли потом пространство самоклеящейся пленкой. Адовая работа, но было интересно. На одно полотно уходило по паре ночей — человек по 20 собирались в школьных спортзалах, клеили. Однажды в 2005 году мы нашли помещение, в котором открывался автосалон, и рисовали там «Мое сердце с тобой». Машины завесили пленкой, но почему-то не положили ее на пол. Когда нарисовали сердце и убрали полотно, выяснилось, что весь пол — в мелкую точку. Рисовали мы часов семь, затем еще пять часов отмывали плитку. Сил нет, а мы ползаем на карачках и трем, трем.
Дай бог дожить до нового стадиона — на нем можно делать грандиозные вещи. Когда там находишься, забываешь обо всем. Но честно скажу: боюсь, не обрежу ли я пуповину, расставшись с «Петровским». О некоторых местах говорят, что они намоленные. Для меня «Петровский» такой. Это как дом родной, здесь даже дышится по-другому. Когда появляется идея перформанса и ты понимаешь — надо делать, начинается нервотрепка. Не хватает одного, второго, третьего. Иногда мне снятся кошмары, в которых что-то у нас пошло не так. Каждый раз я боюсь косяков. Ветер, дождь, оторвет — не оторвет, потечет— не потечет. Самая большая проблема — солнце. Полотно может забликовать. Но когда ты понимаешь, что все прошло нормально, это эйфория. Это как рождение ребенка. Я понимаю, что не может быть 80 детей, и все же. В такие моменты я горжусь своим движем.
Бывает, так выматываешься, что думаешь: слава богу, что все прошло. На следующий матч можно прийти попозже, не с утра, просто поболеть. Но через неделю-полторы наступает депрессия, которая длится до следующего перформанса.
История фанатского движения, как и история клуба, пишется каждый день. И ты чувствуешь отвественность за то, чтобы это продолжалось. Вроде бы надо дать дорогу молодым, а не хочется. Я ведь этим живу. Это началось раньше, чем у меня появились жена, дочь. Такой путь прошел, что самому удивительно.
